Джанах

купальне и в самом деле пока не было видно никого, кроме слуг. И это обстоятельство не могло не радовать.
Мизьену потребовалось немало усилий, чтоб раздеться спокойно: в ушах по-прежнему звучал эхом жизнерадостный гогот Кира. Юноша ушел, не возобновляя разговор, но это не значило, что последних слов отступника он не услышал. «Душка! Душка, будь он трижды проклят! - тонкие серебряные браслеты с запястья Джанах сорвал, оцарапав кожу, но этого даже не заметил. Не находящий выхода гнев клокотал внутри, медленно переплавляясь в горькую обиду. – Зеро не мог не знать! И все-равно его притащил! Зачем? Ему что, недостаточно было бы располосовать мне спину плетью, если я в чем-то провинился? Разве жаловался я когда-нибудь на боль, если заслужил удары?» Золото жалко звякнуло о стекло, когда юноша швырнул к тряпкам подвески, выпутанные из густых волос. «Если я ему наскучил, он мог бы взять другого мизьена. И не одного. Я бы не сказал ни слова, разве что пожалел бедняг! Но Зеро притащил отступника! Мужчину! А вдобавок похабника, мерзавца и наглеца!» Краснеть Джанах не умел с рождения (что, как и его рост вкупе с точеными мускулами, вечно являлось причиной печали Рияда, считавшего, что мизьен должен быть слаб, невысок, гладок телом и изнежен, притом легко краснеть, падать в обмороки или ударяться в слезы), так что сейчас, вспоминая сцену в гареме, был бледен, как мраморные стены, и внешне спокоен. Но сердце гулко бухало в висках, и мизьена бросало в жар, когда он вспоминал раскатистый хохот змея, шрамы на белой коже, сильные руки, широкие плечи, крепкий живот и… Нет, юноша честно старался смотреть строго в лицо Кира, говоря с ним. Однако, боги свидетели, сложно не увидеть то, что и не пытаются скрыть!
Слуг к себе Джанах не подпустил и, оставив в закрытой от чужих глаз комнате одежду и немногочисленные украшения, к бассейнам спустился один. И, погрузившись в теплую ароматную воду, оттирал наглые взгляды отступника, которые, казалось, намертво въелись в кожу, тоже сам. Позволить кому-то к себе прикоснуться в этот момент казалось невыносимым. При этом он старался заставить себя думать о том, зачем бы понадобилось господину подсаживать к мизьену змею. Вот только птичьи мозги упрямо уводили мысли к тому, чтоб сравнить про себя Зеро и Кира: тяжелые речи, срывающиеся на рык, и веселый говор, пересыпанный смехом, смуглую кожу одного и молочно-белую второго, жесткие черные волосы и легкие светлые вихры, которые наверняка искрятся на солнце, как лед, насквозь пронизывающие зеленые глаза, готовые вспыхнуть яростью или похотью, и глаз цвета неба… Словом, выбрался из горячей воды Джанах чистым, но еще более раздраженным, чем раньше, злясь уже не только на своего повелителя и на змея, но и на себя, причем едва ли не в большей степени, чем на них двоих. К счастью, от всех ненужных раздумий было давно найдено лекарство. Благо и воду еще не успели согреть во всех бассейнах, так что скоро мизьен нашел тот, в котором вода была не то чтоб прохладной, а почти ледяной, задержал дыхание и нырнул. Грудь сдавило, распаренную кожу обожгло, зато все ненужные (да и нужные) мысли вымело мгновенно, не оставив в голове вообще ничего, кроме желания, вынырнув, расхохотаться во весь голос.